Ну что же, больше Ада!
Я бы сказал, что главный герой этой картины – грязь. Буквально все тонет в грязи, в глине, нечистотах, отбросах, моче, соплях даже. Ну и горы трупов.
Трудно быть богом. И зрителем
Премьера в Риме показала: трудно, но возможно. На журналистском показе никто не ушел, зал долго аплодировал. На вечерней премьере смотрели хуже, и все равно это был разительный контраст по отношению к печальной памяти каннскому просмотру "Хрусталева" в мае 1998 года, за который спустя полгода извинялись французские журналисты. Тот просмотр, показавший неготовность каннского журналистского корпуса ко всему, что посложнее Диснея, застрял тяжелой травмой в сознании Алексея Юрьевича — это стало одной из причин, почему его семья из всех фестивальных предложений выбрала римский вариант мировой премьеры.
Трудно быть человеком
Теперь это станет общим местом, еще бы: хронометраж в три часа, кровь, слизь, грязь, струпья, потроха и гниение, абсолютный авторский произвол, выразившийся и в совершенно наплевательском отношении к сюжету — я еще в школьные годы читал роман и тогда же видел советско-немецкую экранизацию Петера Фляйшмана, помню не супер, но думаю, что узнать текст Стругацких в густом черно-белом экранном мороке трудно. Вот Эко написал, подразумевая концентрацию насилия на экране, что рядом с Германом даже Тарантино — Уолт Дисней; в таком случае рядом с этой экранизацией главных советских фантастов даже «Сталкер», мало что оставивший от «Пикника на обочине», хрестоматийная версия.
.........
Пусть простит меня Эко, воспринявший фильм как мучительный, восходящий к Босху кошмар, но, по-моему, это босхианская комедия, макабрический карнавал в лужах крови и дерьма, язвительное высказывание закоренелого мизантропа, не случайно пригласившего на главную роль комического артиста Леонида Ярмольника. Закадровый голос сообщает — тем, кто роман никогда не читал, информация пригодится, — что на экране другая планета, отставшая от Земли лет на 800, что благородный дон Румата — пришелец, земной ученый, в числе своих коллег прибывший изучать ошибочно диагностированный на этой планете Ренессанс, а наткнувшийся на зловонное Средневековье. Еще более дикое, чем на Земле, лишенное какой бы то ни было религиозной структуры и вообще внятности, хлюпающее и рыгающее, страдающее вечным насморком и метеоризмом. И даже не то чтобы тоталитарное в привычном значении слова: власть здесь вроде как держат некие серые, но темный народ сам охотно творит расправу над художниками, поэтами, лекарями и шлюхами.
Римский кинофестиваль: Алексей Герман изобразил жертву
На экране тем временем разворачивалась грандиозная и в высшей степени физиологическая вакханалия: крупные планы грязи, навоза, дерьма, крови, кишок, ослиного пениса, женской вагины, складок одежды, лошадей, грязных ногтей, трупов животных. Все время герои испражняются, плюют, чешутся, бьют друг друга, режут животы и горла, трахаются, убивают. Молчат.
Трудно быть зрителем
Черно-белый фильм с доделанным многослойным звуком, возвращающий кинематографу имя «искусство», — смотрится трудно и легко. Он втягивает дышащей смрадом и влажным туманом вселенной и долго не отпускает. С хлюпающим, шипящим, рычащим, свистящим, словно касающимся тебя звуком это пространство становится еще более наполненным, живым, неожиданным.
В начале был Свет. В первых кадрах белый пейзаж, снежное покрывало, укрывающее стыд и нечистоты «сада арканарских наслаждений». Неправедный будничный суд глухое средневековье вершит над современниками, вынужденными жить и даже любить на краю бездны. Здесь книгочеев и умников топят в дерьме. Казни превратились в обыденные обстоятельства места, как липкий дождь или капающая с висящих трупов кровь, или топкая грязь, или внезапная смерть, которая всегда оглушительна.
В Арканаре богатые испражняются на бедных «терпил» (по Герману, это типичная история взаимоотношений в обществе). Кандалы приросли к щиколоткам. Если раба, сидящего на цепи с трех лет, отпустить, он немедленно сдохнет. Это кино про вчера=сегодня=завтра. Время черного ордена не пришло, правят серые, но запах гниющего времени ощутим: он клубится из нужников, превращенных в могилы; из пыточных, где рвут в клочья плоть и дух; от гнилых зубов мерцающих в улыбках палачей, незлобивых и неразборчивых погромщиков. Серые замки не должны вводить в заблуждение землян: на этой планете нет Возрождения. Зато реакция, как и везде, начинается с разгрома университетов и приводит к травле за невосторженный образ мысли. Впрочем, восторгу, как и ожесточению, нет предела: «Как легко дышится в новом, освобожденном Арканаре! И вино подешевело!»
Третий глаз Руматы
На премьеру приехали многие - от светских колумнистов до музейных кураторов, от рокера Юрия Шевчука до министра культуры Владимира Мединского. Смотрели, затаив дыхание, впрочем, не все: несколько десятков человек не вынесли плотности и интенсивности мучительно-сложного киноязыка Германа и сбежали с трехчасового сеанса.
"Трудно быть богом": фильм-монумент, фильм-динозавр, фильм-прецедент
Собирая из черно-белых осколков полотно невыносимой яркости и чистоты. Красота его завораживает, приковывает, распинает. Забирается так глубоко, что ты сам не замечаешь, в какой момент оказываешься по горло в чужих кишках, по уши — в невообразимой вони. Человеческом и животном дерьме, крови, гнили, поте.
Изобретательность красоты сменяет монотонность ужасного.
Прогресс нужен только для того, чтобы усовершенствовать орудия убийства и пыток. Серые истязают рабов и казнят рыжих. Черные убивают и тех, и других. Бог, потеряв любовь (а значит, и жалость), уничтожает вообще всех.
«Трудно быть богом». И зрителем тоже
And he succeeded: Hard to Be a God is brutal and visceral, visually and aurally dense, with a loose narrative thread and unheroic protagonist.
....................
The credibility is achieved not only through costumes, sets and props, but also through the extremely graphic and unglamorous imagery: the streets are filled with knee-high mud, vultures circle around gallows, corpses rot in ditches. All this is almost palpable, and when characters sniff at the stench of a medieval city or dip their hands into the sloppy mud — which they do a lot — you can almost smell it. “My father wanted his film to be wider than the frame, to go beyond the screen with odours and tactile sense,” German Jr told me. “Generally speaking, he tried to create a sort of 3D film: meaning not the actual technology as such, but rather the effect of immersion into the world he depicted.” At times it goes past realism: the grotesque, disfigured faces, the emphatic ugliness and the sense of claustrophobia (the camera, though in a constant movement, always operates in a small area) evoke the eerie paintings of Hieronymous Bosch.
Hard to be a god: will Alexei German’s long-awaited final film secure his place among the greats?
One wonders what they would make of the completed film, which opens without a fare-thee-well on the planet Arkanar, inhabited by human beings who live like Earthlings in the Middle Ages. A stone village with a castle has been turned by rain into muddy sludge mixed with human and animal droppings. The yucky stuff covers the skin and clothes of the populace. In weird and imaginative Medieval garb, they sport a collection of carnival faces and all seem feeble-minded as well as physically deformed.
Hard to Be a God (Trudno byt’ bogom): Rome Review
"Русского нам не легче понять, чем китайца или японца, а повидав их, у меня и не осталось особого желания понять их, кроме как выяснить сколько свинца или железа потребуется для их уничтожения."(с) Джордж Паттон
